Воспоминания о завоевании района немецко-фашистскими захватчиками.
О первых бомбежках поселка Кунья подробно написано в книге
В.А.Гринева «Куньинский район. Природа, история, современность»:
«…На основании опроса куньинцев — очевидцев событий…. удалось
установить, что Кунья подвергалась бомбардировке 4 раза до ее оккупации.
О бомбежках на радиоузел сообщал солдат, дежуривший на крыше
райисполкома.
Первая бомбежка, по утверждению старожилов, была 1 июля. Самолет
прилетел со стороны д. Носово с северо-запада. Погода была пасмурная.
Солдат-наблюдатель его не заметил. Он сбросил 4 бомбы. Одна попала в
хозяйственные постройки железнодорожной казармы на ул. Советская
напротив нынешнего ресторана, погибли домашние животные. Вторая
перелетела через железную дорогу и упала в пруд в привокзальном саду.
Третья угодила в привокзальный туалет, четвертая в дом Пуховиковых на ул.
Пионерская…»
О первой бомбежке поселка Кунья вспоминает Столярова Евгения
Дмитриевна, 1926 года рождения, уроженка деревни Антухово,
расположенной рядом с поселком Кунья.
Из воспоминаний Столяровой Евгении Дмитриевны (информация
собрана во время работы над исследованием «Бусинка Риги-Москвы»):
«…Летом сорок первого года я была в Кунье. Попала под первую
бомбежку. Удивительно, что это произошло 22-го числа. 22 июня началась
война, 22 июля первый раз бомбили Кунья, 22 августа немцы заняли Кунью,
22 января они ушли из Куньи. В то время льнозавод считался объектом
военного значения. Мой отец там работал. Льноволокно отгружали сразу,
говорили, что оно идет на производство пороха (не знаю, так ли это). В тот
день, 22 июля 1941 года, почему-то осталось неотгруженное льноволокно.
Оно было сложено кипой на вокзале. Рядом со стрелками на перроне был
заборчик, и оно там было сложено. Отец отдежурил ночь, а волокно опять не
отгрузили. В то время в Кунье было много красноармейцев. Отец пришел и
говорит: «Иди, смотри волокно, а то много солдат, кто-нибудь бросит
окурок, и все загорится». Отправили меня. Я пошла, забралась на волокно и
сижу, книжку читаю. И вдруг самолет летит – низко-низко, и такие
огромные черные кресты на крыльях прямо надо мной. Что-то завизжало.
Все красноармейцы стали прятаться по кюветам, под вагоны полезли, и я
под брезент спряталась. Начались взрывы, и я полезла под брезентом на
землю и легла. И тишина… Я выглянула: никого нигде. А там, где сейчас
Администрация (это как раз было напротив), солдат поднялся и кричит мне:
«Дочка, сюда, сюда!» Ну я и туда, к нему. Он говорит: «Посмотри, как все
ваши побежали». С Новой, с Советской улицы люди с детьми бежали под
Красную горку. Там рожь была посеяна, бежали через эту рожь. И я туда.
Прятались до двух часов ночи. Потом я вернулась. Отец, как началась
бомбежка, сразу побежал на вокзал – меня нет, одна книжка лежит. Он сразу
в милицию, пошли меня искать, не нашли, никто ничего не знает. И я
пришла только в два часа ночи…»
Из книги В.А.Гринева «Куньинский район. Природа, история,
современность»:
«…Вторая бомбежка, по опросам очевидцев, состоялась 12 июля (по
литературным источникам — 14 июля). Одна бомба прошла через здание
райисполкома и застряла в подвале, не взорвавшись. Начальник ДОСААФ
Котов Василий Иванович позже вызывал саперов ее обезвреживать. В эту
бомбежку убило Митрофанова Бориса Дмитриевича…
Из воспоминаний Гринева Анатолия Арсентьевича, бывшего
директора КБО 1936 года рождения, уроженца деревни Кожино
(материалы предоставлены Центральной районной библиотекой, собраны
Гриневым Вячеславом Анатольевичем):
«…Одна из бомб при бомбардировке поселка Кунья точно попала в
двухэтажное здание его администрации и пробила его от крыши да подвала.
Но при этом никто не пострадал. Так как тяжелая бомба была без запала.
Вместо запала была вставлена записка: «Чем можем, тем поможем.
Антифашисты». Бомбу обезвреживали саперы во главе с тогдашним
председателем ДОСААФ Котовым. Опасный боеприпас отвезли в сторону
деревни Желтилово в овраг. Котов приказал всем присутствующим отойти
на безопасное расстояние и поджег бикфордов шнур. Он только что купил
новый велосипед и собирался на нем стремительно уехать от подрываемого
боеприпаса. Но широкие брюки впопыхах тут же попали в велосипедную
цепь. Он вначале попытался освободить штанину — это не удалось. Затем
побежал вместе с застрявшим велосипедом — не получалось. Тогда сорвал с
себя штаны и убежал. Тут же раздался взрыв, и его новый велосипед и
штаны взлетели на воздух и разлетелись в клочья, но сам Котов остался
жив…»
Из книги В.А.Гринева «Куньинский район. Природа, история,
современность»:
«…Во время третьей бомбежки бомбили комплекс административных и
хозяйственных зданий в районе нынешней улицы Октябрьская:
райисполком, узел связи, сырзавод, железную дорогу. При бомбежке ранило
несколько человек, в том числе начальника почты Васильева Максима
Максимыча, Климентьева Николая, рабочую сырзавода Коведяеву
Екатерину тяжело в ногу. Одна бомба упала возле дома Колоницких на ул.
Октябрьская и не взорвалась, вторая возле райкомзема райисполкома —
никто не погиб, еще одна — в парке возле бывшей столовой — бомба не
взорвалась: говорят, в запале были найдены записки, что это работа
антифашистов.
Четвертая бомбежка была 22 августа перед захватом Куньи. Более
десятка самолетов бомбили и обстреливали позиции защитников поселка…»
Из материалов районного краеведческого музея:
«… 22 августа после продолжительной бомбежки, когда налетело 20
самолетов, в час дня в пустынный поселок вошли немцы. Двигались они со
стороны деревень Встеселово и Коврыжкино. Затем в поселок вступила
колонна немецких танков. Вражеские танки двигались колонной, не ожидая
встретить отпор. Врагу сходу взять Кунью не удалось. Отделение Сергея
Бакалова вело бой вместе с артиллеристами А.В.Чапаева, недалеко от Куньи.
Солдатам нашей армии пришлось отступить, потому что фашисты обладали
превосходящими силами и техникой…»
Из воспоминаний Егоровой Марии Дмитриевны, бывшей учительницы
литературы и русского языка Куньинской средней школы, 1928 года
рождения, уроженки деревни Жиботицы (материалы предоставлены
Центральной районной библиотекой):
«Запомнилось мне, когда немцы вошли в Кунью. Это было
неожиданно, потому что все говорили, что их не пустят в Великие Луки. За
день до этого мы теребили лен недалеко от центральной нашей улицы. Шли
наши молодые солдаты твердым шагом. Девушки — санинструкторы в
красивой одежде. Мы смотрели, бросили работать. И не могли понять,
почему они идут. Потом услышали день и ночь канонаду. Они шли от
фронта — отступали. Шли молча и не переговаривались, как будто о чем-то
тяжело думали, не обращая на нас внимания. Через день-два появились
самолеты. Началась бомбежка, где-то в Обляпышево — несколько самолетов.
Мы добежали до реки, спрятались у обрыва и ждали, когда бомбежка
закончится. Потом заскрежетали танки и стало ясно, что немцы уже в Кунье.
Зря скрывали, что наши отступают, потому что народ бы подготовился. Мы
жили тогда в Казарницево (сейчас это деревня Кресты).
Мальчишки и брат побежали в Кунью. Разбомбили аптеку. Дед
Евстигней принес спирта, лекарства валялись в грязи. Через несколько дней
от Харитоново пришел наш конный отряд. Их всех покосили. А похоронили
погибших перед бывшим сырзаводом где-то на территории нынешней базы
райпо… Мне тогда было 13 лет — окончила 6 классов…»
С целью дополнения имеющейся информации об оккупационном
периоде поселка Кунья было решено обратиться к очевидцам произошедших
во время оккупации событий.
Из воспоминаний Пятерневой Антонины Федоровны 1929 года
рождения (в 1941 году проживала на ул. Набережная п. Кунья), собранных в
результате работы над данным исследованием:
«Это было 22 августа 1941 года. Моя мама взяла меня с собой на
работу — она работала на предприятии, которое в то время называлось
«Красный завод», там изготавливали клюквенный лимонад, варили хлебный
квас и клюквенное варенье, а также пекли хлеб, уже для военных, вкусный,
круглый. Всѐ было тихо и хорошо. Был теплый день. К заводу подъезжали
грузовые военные машины, нагруженные мешками с мукой. Ребята военные,
молодые, шутили, смеялись, разгружая мешки, меня на руках подбрасывали
в воздух и хохотали.
Вдруг в небе появился немецкий истребитель: шел в пике и строчил из
пулемета. Все, конечно, очень испугались и побежали кто куда. Мы с мамой
попали в «ледник», там стояли деревянные бочки, бутылки с лимонадом и
многое другое. И тут заговорили… Немцы!… Да, по дороге (видимо, от
Торопца) шли немецкие танки. Шли так: танк, сзади мотоциклист (мотоцикл
с люлькой) и так вся вереница. Но никто не стрелял. Все стали разбегаться
кто куда. Ребята военные, пригнувшись, бежали через железную дорогу в
лес, в сторону деревни Красная Горка, мы с мамой выскочили в окно и
прыгнули в длинную траншею, которая была вырыта рядом с заводом —
сидели и ждали момент, чтобы выскочить и перейти дорогу к дому. Потом, в
страхе перебежав дорогу, дома с собою схватили буханку хлеба и почему-то
ватное одеяло и побежали в деревню Матушкино (недалеко от Куньи). Там
проживала мамина сестра с семьею тетя Оля. Пробежав через школьный
участок, мы без памяти добежали до речки. Босиком, прячась у берега, мы
бежали по воде до поляны. А немцы уже бомбили Кунью, в основном
бросали бомбы на железную дорогу (потом говорили, что было 16
бомбардировщиков). Прибежав в деревню, рухнули в окоп, где спрятались
жители деревни. Я тут же потеряла сознание. Так, в окопе, мы жили в страхе
всю неделю. Вечером выйдем из окопа — всѐ кругом горит, слышится
обстрел, немцы прочесывали леса… Страшно…»
Из воспоминаний Селезневой Лидии Ивановны 1935 года рождения (в
1941 году проживала на ул. Набережная п. Кунья), собранных в результате
работы над данным исследованием:
«Как объявили войну, люди стали выходить на дорогу, стали
разговаривать, куда уходить, где спрятаться. Ну а потом пришли и немцы.
Началась бомбежка… Как начали самолеты летать, как стали бомбы кидать
— страшно было… И мы ушли в деревню. У моей мамы был брат. Через
реку была деревня Заречье, в которой было всего три или четыре дома, и мы
думали, что нас там немцы не найдут. А немцы и туда пришли, и там нашли
нас… Я была совсем маленькая, потому почти не боялась их. А вот в
соседнем доме жила девочка, лет четырнадцати, так немец наставил на нее
автомат и всѐ что-то спрашивал по-немецки, а мы ничего не понимали…
Поняли только, что он что-то про партизан спрашивал, где их найти. Она
ему ничего не говорила, все молчала. Он ее не тронул. И вообще, мне
повезло — на моих глазах никого немцы не стреляли. Только когда они
наступали в Кунью, был большой бой, много жертв. Наши солдатики
погибали, и с немецкой стороны тоже….»
Из воспоминаний Горюновой Лидии Васильевны, уроженки деревни
Тетеркино, находящейся рядом с поселком Кунья, собранных в результате
работы над данным исследованием:
«1941 год, год оккупации нашей местности… Задолго до оккупации
враг с воздуха готовился уничножить наш поселок, каждый день бомбил,
посылая, как мы тогда говорили, страшные бомбардировщики «Рама». Часто
бомбы падали не на станцию Кунья (им нужно было уничтожить железную
дорогу), а на нашу деревню Тетеркино, что рядом с Куньей. К счастью,
бомбы взрывались рядом с деревней, и наши деревянные дома готовы были
развалиться: такой сильной была взрывная волна… В один из дней мы
услышали со стороны Обляпышева скрежет машин — немцы двигались к
поселку Кунья…»
Воспоминания об оккупации района.
Из воспоминаний Горюновой Лидии Васильевны:
«…Попавшие в окружение наши солдаты стали пленными, их
расположили рядом с дорогой в низине у деревни Обляпышево. Местные
жители близлежащих деревень шли к лагеря военнопленных, надеясь найти
среди них своих родственников. Часто пленных водили в поселок Кунья на
работу (там у немцев были склады с оружием). Сопровождали их фашисты, а
мы, жители, подходили к дороге, по которой их вели, чтобы хоть чем-то их
подкормить. Был август, на огородах уже поспела свекла, капуста, и мы
бросали овощи и ботву под ноги идущим нашим солдатам. Ведь они были
голодные, спали прямо в земле в вырытых ямах, а было уже холодно.
Солдаты голодали и с жадностью подбирали даже ботву, чтобы не умереть
от голода…»
Из статьи «Лагерь смертников» газеты «Известия» от 7 августа
1942 года (приложение 2):
«… Убивали непосильной работой. Пленные валили лес, надрываясь,
срывали горы, сравнивая дорогу. Доведенные до крайнего истощения,
обессиленные люди падали. Таких конвоиры до смерти забивали палками.
Для «провинившихся» была изобретена особая пытка. На горе возле
бывшего здания немецкой комендатуры до сих пор зияют двенадцать
глубоких и узких ям. Это называлось «карцером». Фашистские истязатели
сталкивали пленных в ямы и заставляли выстаивать на ногах по несколько
суток, не давая ни пить, ни есть. Ежедневно в лагере умирало по несколько
десятков человек. Пленные гибли от голода, побоев, дизентерии и
лихорадки.
Незадолго до бегства из захваченного района немцы погнали
оставшихся в живых пленных к Великим Лукам. Тех, кто не мог быстро
идти, пристреливали на месте… В пути на протяжении 12 километров…
гитлеровцы прикончили 83 человека…»
О том, что происходило в поселке Кунья в первые дни оккупации,
вспоминает бывшая разведчица партизанского отряда М.Я.Козлова-Журавлева.
Из воспоминаний М.Я.Козловой-Журавлевой (материалы
предоставлены районным краеведческим музеем):
«Шли первые дни немецкой оккупации. Фашистские орды рвались к
Москве. На центральных улицах (теперь Дзержинского и Новая) появились
немецкие приказы на русском языке. Они зловеще предупреждали: за
оказание сопротивления немецкому командованию — расстрел, за оказание
помощи красноармейцам — расстрел, за предоставление ночлега
неизвестным лицам — расстрел. Приказы были, вероятно, отпечатаны
заранее, еще в типографии Германии. Слово «расстрел» было напечатано
крупным жирным шрифтом и видно издали каждому прохожему. А на
окраинах Куньи пестрели обращения с предложениями сдаться
красноармейцам в плен. Немецкое командование обещало спокойную жизнь
в Германии. И бойцы, попавшие в окружение, «откликались» на обращение
гитлеровцев: каждый день в окрестностях Куньи слышалась перестрелка -красноармейцы завязывали бои с немцами, пытаясь пробиться к своим.
Гитлеровцы несли потери, хоронили убитых тайком около деревень
Гречухино и Иванцово. Были убитыми и советские воины, но их тела немцы
не разрешали хоронить — всѐ делали для того, чтобы устрашить народ…»
Из воспоминаний Ефросиньи Петровой, размещенных в Книге Памяти
Псковской области Куньинского района:
«Страшным для нас, куньинцев, было время оккупации фашистами
района и поселка… Горя хватило на всех. Трудно вспоминать о том времени.
Жили без радио, газет, писем. Магазины не работали. Но жизнь-то
продолжалась. Угнетало то, что ничего не знали мы о событиях на фронте.
На заборах появились немецкие листовки примерно такого содержания: «В
скором времени Москва будет взята доблестными войсками фюрера». К
счастью, однажды удалось подобрать листовку, сброшенную нашим
самолетом. Радости-то было! Узнали правду о положении на фронте…»
Пять месяцев оккупации поселка Кунья подробно описаны в
воспоминаниях Елены Колоницкой, работавшей после Великой
Отечественной войны в районной газете. Принадлежность ее семьи к
еврейской национальности представляла смертельную опасность для всех
членов семьи, поскольку отношение фашистов к евреям широко известно.
Из воспоминаний Елены Колоницкой (материалы предоставлены
Центральной районной библиотекой):
«22 августа 1941 года немцы вошли в поселок Кунья Псковской
области, где жила я вместе с родителями и младшей сестрой. Брат
добровольно ушел на фронт, прибавив себе годы, а старшая сестра училась в
Ленинграде и впоследствии оказалась в блокаде. До прихода немцев мы
уехали на лошади в сторону города Торопца Калининской области, но
немцы оказались впереди нас, и нам ничего не оставалось делать, как
вернуться в поселок Кунья, но уже пешком, так как лошадь и телегу с
вещами у нас отобрали. Один только Бог знает, как мы дошли эти 90
километров пешком, полуголодные, боясь немцев и местного населения,
хотя не очень мы отличались от других беженцев, и по чертам лица
невозможно было определить кто мы. Мы шли по проселочным дорогам,
просили у крестьян еду. Что могли нести на себе, с тем и пришли в свой дом,
который уже был разграблен немцами и местными жителями. Правда, часть
вещей и мебели некоторые соседи возвратили нам, за что мы им были
благодарны.
В поселке обосновалась немецкая комендатура и местное
самоуправление с полицаями. Сначала нас никто не выдал немцам, но вскоре
появились и предатели, и пособники фашистов. Мне, отцу и матери
пришлось явиться в местное самоуправление также, как и другим четырем
семьям евреев. Нам было приказано носить белые повязки на рукаве с
изображением звезды Давида. Всех евреев из этих пяти семей, что были в
поселке, заставляли работать отдельно от русских. Мы выполняли тяжелые
работы, рыли окопы, пока еще не было морозов, потом работали на
железнодорожной станции, перегоняли вручную товарные вагоны с одного
пути на другой. Морозы были лютые — 35-42 градуса, таких морозов никто в
наших краях не помнил. Работая на железной дороге, мы часто
обмораживали лица, руки, ноги, а теплой одежды у нас не было, ведь все
было разграблено. Однажды мы с подругой остановились, я хотела растереть
ей щеку, которая была обморожена, но немец так сильно ударил меня
прикладом винтовки по пояснице, что я чувствую боль до сих пор.
Жили мы впроголодь, так как никаких запасов продуктов у нас не
было. Хлеб и картофель нам приносили соседи и знакомые из ближайших
деревень. Мама ходила по дворам в поселке и в деревнях просить
милостыню. У папы был стеклорез, и люди просили его придти и нарезать
стекла для окон, за что расплачивались мукой, хлебом, льняным
растительным маслом, картофелем. Отец мог заниматься нарезкой стекол,
когда нас не выгоняли на работу.
Я хорошо помню председателя колхоза Петрова И.П., который принес
нам хлеб и сказал: « Ничего, скоро придут наши, все будет хорошо!» Когда
папа сказал ему, что нам нечем рассчитаться, председатель ответил — будем
живы, рассчитаемся. Надо отдать должное местным жителям, они просто
спасли нас от голода.
По приказу местного самоуправления колхозники привозили
картофель для немецкого гарнизона. Однажды картофель привезли в очень
сильный мороз, и картофель подмерз. Немцы этот картофель не приняли.
Тогда колхозники принесли нам несколько мешков картофеля и высыпали
посредине комнаты, делали это быстро, боялись, что их могут увидеть
полицаи и немцы. И когда папа сказал этим крестьянам, что нечем
рассчитываться, так они ответили: «Ничего, Колоницкий, будем живы,
придут наши — рассчитаемся!». Папа раньше работал в системе
потребкооперации, часто ездил по району, поэтому его знали везде. И эти
крестьяне тоже были его знакомыми.
Через два дома от нашего до войны был дом, где размещалась
редакция районной газеты. В этом доме расположилась какая-то немецкая
воинская часть, их было немного. Однажды к нам зашел немец и сказал по-немецки: «Здесь будет кухня для офицера». Я только закончила среднюю
школу и хорошо его поняла. Этот немец был денщиком, звали его Лѐви
Котс. Он ежедневно приходил с продуктами, а мама в его присутствии
готовила. Папа говорил с ним на идиш, денщик отвечал по-немецки. И они
понимали друг друга. Иногда денщик приносил нам хлеб, запечатанный в
целлофан, на обертке было написано — 1939 год. Фашисты давно готовились
к войне. Хлеб был черствый, но для нас и это было счастьем. Немец-денщик
знал, что мы евреи, но не сказал об этом своем офицеру. Бывало заходили и
другие немцы в дом, хотели чем-либо поживиться, но Лѐви Котс выгонял
всех, говорил: «Здесь кухня для офицера, а не склад». Мама готовила почти
два месяца, а потом эти немцы внезапно уехали также быстро, как и
появились. Начался разгром немецких войск под Москвой. Об этом мы
узнали от соседей, которые буквально на минуту забежали к нам, чтобы
сообщить новости, они опасались, чтобы кто-то не увидел, что они зашли к
евреям.
Все пять месяцев пребывания в оккупации мы не раздевались, боялись
каждый день, что в любую минуту могут придти за нами и повести на
расстрел. Некоторые жители поселка имели свои бани, иногда приходили к
нам, говорили: «Как стемнеет, приходите тихонечко в баню, помоетесь,
только быстро».
Такое же доброе отношение местных жителей было и к другим семьям
евреев, папа наш был хорошим хозяином, у нас всегда были в запасе дрова,
поэтому мы могли истопить печь, сварить скудный обед или пожарить
«драники» из мерзлого картофеля. Я до сих пор помню вкус и красивый цвет
этих «драников».
Соседи и знакомые помогали нам, чем могли. Но не все сочувствовали
нам, были и такие, кто не прочь был поиздеваться над беззащитными.
Однажды папа шел по улице, и какой-то мерзавец указал немцу, что вот,
мол, идет еврей, так этот немец так избил отца, что отец едва добрался до
дома. Мама, как могла, лечила отца, состояние его было тяжелым, а на
следующий день все равно нужно было отцу идти на работу. Мы работали
помногу и быстро, немцы все время подгоняли нас, куда-то спешили. Где
фронт, как там идут дела — мы почти ничего не знали…
…Всего пять месяцев прожили мы в оккупации, но сколько нам
пришлось пережить унижений и оскорблений! Эти пять месяцев
протянулись, как долгие жестокие годы, мы потеряли здоровье, но остались
живы, и за это слава Богу…»
Информация, собранная во время работы над исследованием,
дополняет картину происходившего в период оккупации и в деревнях,
расположенных в непосредственной близости к поселку Кунья, и в самом
поселке.
Из воспоминаний Пятерневой Антонины Федоровны:
«…Через неделю после захвата Куньи в деревню Матушкино, где мы с
мамой скрывались у ее сестры Ольги, приехал немецкий мотоцикл, и немец
вывесил объявление на доме, что через час в деревню приедет немецкий
штаб — «приготовьте яйки-масло». Так и было. Через час взвыли немецкие
огромные машины. Немцы стали располагаться по домам. Играла губная
гармошка, они что-то говорили. Вечером того же дня вышел из лесу молодой
высокий парень и хотел сдаться в плен. Немцы вывели его на бугор и
расстреляли. Мы все очень плакали…
В доме тети Оли (где были и мы) расположилась комендатура.
Затрещали пишущие машинки, заговорил телефон. Во дворе в бане была
расположена немецкая кухня, повар часто нас угощал крупным белым
горохом с тушенкой. И еще нас, ребят, штабной офицер угощал леденцами.
В день, когда они уехали, нас — всех ребят деревни — собрали на крыльце и
сфотографировали.
Позже к нам в деревню нагрянули финны. Это были очень жестокие
люди. Всѐ кругом громили, всѐ что-то искали…
Мы с мамой вернулись домой в Кунью. В тот же день к нам пришел
немецкий танкист, взял меня за руку, повел в сарай и показал, чтобы я
полезла на верх сарая по лестнице — ему нужно одно или два «яйка». Сам
полез за мною. Мы осмотрели все куриные гнезда, но яиц не было. И так он
ушел. Вечером пришел к нам второй немец и попросил, чтобы мама продала
ему два гуся — для русских раненых нужен был бульон, и дал маме
немецкие марки.
В один день мама меня отправила в деревню Матушкино к тете. Я
забежала уже за Кунью, как в воздухе появился немецкий истребитель. Я
испугалась и рухнула в лозовый куст, а немец спустился так низко и стал
строчить из пулемета… Пули ложились рядом со мной, но я осталась жива…
Все это время, пока у нас стояли немцы, было очень голодно. Мама
варила оставшуюся рожь, и мы ее ели. Пекла какие-то лепешки из крапивы,
в поле собирали струки… Всѐ это время хотелось есть…
Зима 41-го — 42-го годов была суровой, всѐ заметало снегом. Нас,
взрослых и детей, гоняли чистить на дорогах снег. Почти ежедневно мы
раскапывали в рост человека снежные завалы. Отмерзали руки и ноги, но
деваться было некуда… »
Из воспоминаний Горюновой Лидии Васильевны:
«…К нам в деревню Тетеркино фашисты шли за едой себе. У нас
заранее для себя были вырыты ямы-окопы, чтобы прятаться от врага. О
приближении немцев из Куньи мы всегда узнавали по реакции кур:
заслышав немецкую речь еще издали, они спешно прятались в
картофельную ботву. Это на какое-то время их спасало, пока немцы не
догадались, где ловить наших кур, поживиться, унося их с собой. Так
фашисты уничтожили всю нашу живность в хозяйстве… Но самыми злыми
были финны, которые тоже пришли на территорию поселка и близлежащих
деревень…
Мама моя решила, что немцы заняли только наш поселок, а рядом их в
деревнях нет, и поэтому собралась к родственникам, которые жили в
деревнях Золотухино, Захарцево, Почаево. Мы собрались (а вместе с нами и
бывший прокурор поселка Кунья, фамилию не помню) и отправились к
Торопцу. Вскоре мы поняли, что вся территория района и близлежащие
земли заняты фашистами: лес, через который мы шли, прочесывали немцы с
собаками, разыскивая наших окруженных солдат. Мы с мамой вернулись в
деревню Захарцево. В деревне была немецкая моточасть. Деревенские
жители собирали жалкие продукты, что могли, и передавали нам, детям, а
мы по окопам (их было много в лесу рядом с деревней) носили в лес, чтобы
передать нашим окруженным бойцам. Не обошлось без горя: в одну из ночей
кто-то из окруженных застрелил немецкого часового. Утром на краю
деревни собрали всех жителей, отобрали несколько мужчин и на глазах у
собравшихся расстреляли… Среди них был Николай Забойников, бывший
секретарь комсомольской организации в Кунье…»
Из воспоминаний Селезневой Лидии Ивановны:
«…Немцы жили у нас в Кунье пять месяцев. Что у нас было — всѐ
забрали: и продукты, и всѐ остальное. Увозили скот: грузили в товарные
вагоны коров, и у кого овцы были — всѐ. Отправляли в Германию. Курам
голову открутят, и в мешок. Всѐ-всѐ забрали немцы… Ничего абсолютно не
было. Я помню, пришли к нам несколько немцев, а я была дома с бабушкой.
Бабушка у меня уже старая была, под 80 лет. Немец что-то спрашивает, а
бабушка ничего не понимает, стоит и всѐ, меня за спину прячет. Тогда он ее
толкнул и пошел что-то искать. Что были в доме продукты, всѐ забрал.
Пошел в кладовочку, а там стояла соль в мешке, с пуд. Соль последнюю
забрали и ушли.
Пять месяцев жили мы с немцами. Потом пришли финны. Мы их очень
боялись, они были очень жестокими. Но на моих глазах никого не убивали…
Как-то летит самолет, и сыпется что-то с него. Я подбегаю, руки
выставила: думала, что это игрушки какие кидают (игрушек же у нас
никаких не было), и начали взрываться бомбы… Мне показалось, что это
совсем близко, а это было, конечно, далеко. Я — назад, бегом домой. И так
часто были налеты самолетов: не один, а много, очень много. Как начнут
бомбить Кунью, всѐ разбили. Вокзал был очень хороший…»
Воспоминания об освобождении района.
Из воспоминаний Горюновой Лидии Васильевны, находившейся во
время отступления немецких войск в деревне Захарцево у родственников:
«…Вскоре, как мы поняли по поведению врагов, наша армия стала
освобождать район. Фашисты готовились отойти, наша авиация бомбила с
воздуха зажигательными бомбами, от которых всѐ вокруг горело (даже
земля), мычали коровы. А всех жителей немцы согнали в колхозный сарай и
закрыли. Мы понимали по работе моторов мотоциклов врага, что они
готовятся к отходу, торопятся. Вот эта спешка отступления и налеты нашей
авиации спасли нам жизнь: вдруг наступила тишина, немцы отошли, и мы
остались живы…»
Из воспоминаний Елены Колоницкой:
«… Вдруг 20 января 1942 года стало очень тихо, и мы поняли, что
немцы удрали из поселка. Оставаться в своем доме было опасно, мы ушли в
ближайшую деревню за два километра от поселка. Там нас приютил в бане
один крестьянин, мы пробыли там два дня, а потом решили вернуться в
поселок, в свой дом. В этот день в поселок пришли первые разведчики -наши красноармейцы. Немцы, по-видимому, ночью отступили по железной
дороге в сторону Великих Лук…»
Из воспоминаний Пятерневой Антонины Федоровны:
«…В день, когда отступали фашисты, было очень-очень страшно. Это
было утром. Немцы поджигали, что могли: горели цистерны с горючим на
железной дороге, дома, была взорвана водонапорная, очень красивая, башня
у вокзала…»
Из воспоминаний Столяровой Евгении Дмитриевны:
«…Когда немцы уходили из Куньи, они взорвали водокачку, испортили
стрелки, шпалы. Они были на лошадях. Мы жили тогда на Набережной.
Отец пришел с работы на пекарне: «Выходите на улицу — немцы уезжают из
Куньи». Был морозный день. Немцы на санях скрипят. Громко
разговаривают. Какое-то время никого не было. Потом немцы приехали из
Лук на разведку. Говорят, их встретили огнем наши бывшие полицаи (их
человек 5 было)… Потом пришли партизаны…»
Из воспоминаний М.Я.Козловой-Журавлевой, бывшей разведчицы
партизанского отряда Куньинского района:
«В ночь на 22 января 1942 года группа партизан на семи подводах
двигалась на Кунью, занятую фашистами. Обстановка была до некоторой
степени ясной. Еще 19-20 января в районном центре побывали несколько
партизан Ф.Ильинский, В. Ильинский, В. Барляев и другие). По их мнению,
с фашистским гарнизоном партизаны справиться сумеют.
И вот группа в пути. Недолгим был привал в Овечково. Партизаны
зашли в дом колхозника Василия Сергеева. Весть о прибытии в деревню
вооруженных людей вмиг облетела односельчан. В считанные минуты
наполнился дом…
До рассвета 22 января мы были уже в деревне Клин, в трех километрах
восточнее Куньи. Староста Ершов успел предупредить гитлеровцев, которые
ночевали в Желтилове, что появились партизаны. Фашистов как ветром
сдуло.
И вот — окраина Куньи. Несколько наших выстрелов остались без
ответа. Двинулись дальше. Взяли в плен четырех фашистов. Может быть
тех, которые только что взорвали водокачку и подожгли Дом советов…
В тот день, выступая перед собравшимися на митинге жителями
поселка, партизаны дали слово не допустить больше врага в райцентр.
Нужно было быстро собрать всех, кто может сражаться, иначе небольшая
группа партизан будет разбита.
23 января во все основные населенные пункты были посланы
нарочные, которые призывали всех, кто может держать оружие,
присоединиться к группе. И уже 25 января в группе было 600 человек.
Вооружение оказалось, конечно, самым разнообразным. Припрятать или
захватить у немцев жители сумели не только винтовки и автоматы, нашлись
даже пулеметы и минометы.
Бойцов распределили на две группы, во главе которых были
поставлены лейтенанты Горлов и Хмара. Командовать всей группой было
поручено майору Марсову.
Боевое крещение приняли уже на следующий день. Один из постов
доложил, что у железнодорожной будки, что за семафором, замечена группа
неизвестных, сопровождающая обоз. Шла она по полотну дороги со стороны
Великих Лук. Нужно сказать, что на этом направлении «гостей» не ждали.
Выработали такой план действий: если это фашисты, то ближе ста метров к
переезду их не допускать и разгромить на открытом месте. Сигналом к бою
должна была послужить длинная очередь пулемета «максим»,
установленного у окна дома, где раньше размещался потребсоюз. Сразу
должны были вступить в бой те, кто находился в засаде на улице
Дзержинского и у взорванной водокачки.
Но вот показались пришельцы: несколько больших с высокими
бортами саней, а спереди и сзади до двух десятков фигур, не похожих на
военных. Все закутаны то ли в одеяла, то ли еще в какое-то тряпье.
Сомнений не было — это фашисты. Партизаны открыли огонь. Быстро
смело врагов с полотна железной дороги под откос. Вести дальнейший огонь
было бесполезно. Нужно было менять позиции, чтобы вновь достать до
врага. А уцелевшие фашисты опомнились и укрылись в железнодорожной
водосточной трубе, откуда стали огрызаться огнем. Но продержались они
недолго и вскоре выскочили в сторону Загорной улицы, пытались уйти вдоль
железнодорожной насыпи. Их догоняли меткие пули народных мстителей…
В тот же день во второй половине на поселок совершила налет
вражеская авиация…
27 января серьезная обстановка сложилась в районе Ущиц. Два дня
шли ожесточенные бои. 28 января немецкая группировка отошла и
закрепилась в деревне Корнилово. Несколько раз поднимались в атаку наши
бойцы, но захватить позиции врага, имевшего ощутимый перевес в боевой
технике, не удалось.Зато на следующий день пришла большая радость. Из Назимова
прибыли три лыжника, сообщившие о подходе стрелковой бригады
Советской Армии под командованием Горбунова. Отряд выстоял и дождался своих!»
Из воспоминаний Пятерневой Антонины Федоровны :
«…Когда пришли наши войска, военных размещали по домам. У нас
был дом большой, и к нам поместили взвод солдат с командиром Кибиреком по фамилии Снулицкий. Кормить солдат было нечем, командир получил на взвод сухой паек — полмешка ржаной муки. Он попросил меня, эту хрупкую девочку, испечь им лепешки, и я всю эту муку перепекла на лепешки в русской печке и накормила взвод.
По ночам они все уходили на какое-то задание, а мне оставляли
солдата в помощь, и я мыла в доме полы.
Шли страшные бои под Великими Луками, в деревне Корнилово.
После боя взрослые ездили на саночках и ходили пешком, чтобы привезти
убитых лошадей (так как есть было нечего). Мясо разрубали и складывали в бочки, потом пекли котлеты и варили суп…»
Из воспоминаний Селезневой Лидии Ивановны:
«…Ну а потом началось наступление, немцев стали выгонять. Были
страшные бои. Мы всѐ сидели в окопах (не знаю, кто нам копал эти окопы).
Это были большие, глубокие ямы, накрытые бревнами. И мы туда лазили,
народу столько, что мы один на одном сидели… Не было места даже. Есть
было совершенно нечего. Я только помню, как грызла в этом окопе сырую
картошину.
Потом немцев выгнали, это было где-то в конце января. Было очень
много наших солдат и раненых, и погибших. Раненых солдат с полей, где
шли бои, начали носить в дома. В нашем доме всѐ было занято ими — всѐ
лежали наши солдатики, стонали от боли страшно. У меня мама работала
санитаркой, и она их перевязывала. Бинтики стирала, меня заставляла их
потом крутить в трубочки, я всѐ сидела, крутила. Потом слышу, говорит
солдатик: «Девочка, пить!» И вот я возьму кружечку и с ложечки каждого
поила, они ведь не сидели, а всѐ лежали. Не могу, как вспомню… Говорили,
что больше украинские и белорусские солдата освобождали Кунью.
Потом мы с девочкой-соседкой пошли в деревню. У кого остались
коровы, стали мы просить, чтобы нам налили молочка. Взяли небольшие
солдатские котелочки и пошли. Давали нам кто кружечку молока, кто
стаканчик. И мы их приносили и поили наших военных этим молочком, тоже
давали им по ложечке. Потом возле нашего дома поставили военную кухню.
И помню, как мне повар наложил целую чашку каши пшенной за то, что
поила наших солдатиков. Я эту всю чашку каши съела, так было вкусно, что
до сих пор помню этот вкус. А потом раненых забрали: грузили в товарные
вагоны и отправляли на восток.
Под Великими Луками еще очень долго шли бои. Я до сих пор боюсь
грозы — били, как будто гроза гремит. Гремело очень долго, а я все боялась,
что немцы опять придут к нам. Но немцы больше не пришли…
Еще война была, а люди уже начали потихоньку восстанавливаться,
работали, жили за счет огородов. Помню, когда началась весна, мы ходили
на колхозные поля и перекапывали там, где раньше росла картошка. И эту
гнилую мороженую картошку брали домой и ели. Потом уже стали
восстанавливаться колхозы, работали взрослые в колхозах за трудодни,
деньги не платили. Было очень тяжело…»
Из воспоминаний Горюновой Лидии Васильевны:
«…Когда освободили Кунью, в поселке стала работать школа, а в
нашей деревне Тетеркино (сейчас Кресты, рядом с Куньей) был госпиталь. К
нам привозили больных и раненых. Наша хата была вместительной, поэтому
больных (а из Великих Лук привозили больных тифом) клали прямо на пол,
а ухаживали за ними. Конечно, сыпной тиф — болезнь инфекционная,
поэтому вскоре мы тоже заболели. К нашему счастью, нам повезло:
медперсонал из военного госпиталя выходил и нас, гражданских…
После полного освобождения района мы, дети, помогали во всем
взрослым. Нас, учеников, водили в деревню Матушкино молотить лен (эта
культура очень нужная, шили одежду для армии), мы копали картошку,
собирали колоски, грабили сено. Детства, как такового, у нас не было, но мы
не унывали, ведь главное — тишина, мир… Уходят в прошлое те страшные
годы войны, все меньше остается ее участников, но живут дети войны, ее
пережившие.